Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ютта Шёнфельд: Никто не знает, как это случилось. Он тогда головой прямо через стеклянную дверь, прямо в неё, вот. И тогда он впал в такую ярость, что и на нас, на нас смотрел, как на виновников, что мы сердимся на него и злимся, и тогда он просто пошёл на нас.
Юрген Шёнфельд: Марко тогда всерьёз расшумелся, он дико вращал глазами, и прямо-таки рычал, так громко… всё громче. Разломал мебель на веранде, так двинул кулаком, что спинка отлетела. Я думал, что это не наш Марко. И я говорю, пока здесь чего-то не произошло, я звоню в полицию — он добровольно пошёл вместе. А на другой день он ни о чём вообще не мог вспомнить.
Ютта Шёнфельд: Я очень часто говорила Марко: пойдём, пойдём, я готова. Я помогу тебе, я пойду вместе с тобой в общество анонимных алкоголиков. Я буду тебя сопровождать — и мы там были. Одна женщина сказала ему, он не должен воображать, что он может вытянуть ноги у нас под столом, что он получит здесь еду и питьё. Для этого он должен что-то сделать. На этом всё и закончилось. Марко мне сказал: Не воображай, что я ещё раз помогу тебе. Я не алкоголик. Я же не идиот и сюда больше не приду, вот.
Эксперт: В отношении политических правых идей. Марко Шёнфельд заявляет, что всегда чувствовал свою принадлежность к правым. Считает себя националистом. Раньше всё это было гораздо лучше, тогда в ГДР не было иностранцев, а теперь, когда стена пала, вся эта шваль (?) перебралась на эту сторону. Все эти мнимые обитатели ночлежек, достаточно только посмотреть на них, как они выглядят, «они отнимают рабочие места». Единственное решение — выдворить «чучмеков и турков» и снова возвести стену. Тогда всё снова обретёт свой порядок и грязь будет вышвырнута прочь.
Юрген Шёнфельд: Я ему сказал, ему, бритоголовому, я сказал, Марко, когда мы были молодыми, мы все должны были посещать бывшие концлагеря, это так было, как обязательная программа, мы должны были смотреть в школе «Голый среди волков». Тогда уже никто из нацистов не бегал с бритой головой, у всех была приличная стрижка. Единственные, кто должен был ходить бритым, были коммунисты, которых они тогда убивали, и евреи, и все, вот они ходили бритыми. Но кому это нужно, если вбил себе что-то в голову, не так ли. Пока они там наверху будут вращать колёсики, всё и дальше будет так же продолжаться, всё больше и больше молодёжи будут подаваться в правые. В Потцлове каждый второй — безработный. Из молодёжи редко у кого есть какое-то занятие. Наши парни больше никому не нужны, если они однажды выйдут. О себе я уж вообще не говорю. Я проработал 30 лет — стал нетрудоспособным. В данный момент я не получаю ни цента. Проблемы со спиной, опухоль спинного мозга, если я поднимаюсь на лестницу (стремянку), пара минут — и готов. Ничего не могу больше делать.
Ютта Шёнфельд: Мы должны выплачивать кредиты, остаёмся за чертой 130 в месяц. Мой муж получил извещение. У меня слишком большая пенсия.14 евро 53 выше нормы… поэтому он не получает ничего, никакого пособия со службы.
Юрген Шёнфельд: Это настоящее свинство, они делают тебя посмешищем. Ты чувствуешь себя совершенно униженным. Раньше я был тем, кто приносил домой деньги.
Ютта Шёнфельд: Когда женщина на службе сказала ему это, он ужасно разволновался, а вечером у него случился сосудистый коллапс. Он лежал с лицом, обращённым к потолку, с застывшим взглядом, как будто бы это был труп. Я его потрясла, поворочала, и тогда он потом пришёл в себя, я сказала, я позвоню врачу. И вот ты стоишь, как будто бы ты окаменела, не можешь даже подойти к телефону.
Юрген Шёнфельд: Я не мог этого преодолеть, что окажешься вдали от окна.
Сандра Б.: Осенью 1999 года Марко попал в каталажку. Ну, а потом и я тоже въехала. Я влипла с одной совой, которая тоже была в группе правых, но замужем за вьетнамцем, но я толком не разобралась во всём этом, не врубилась, и вот тут-то оно и взорвалось. У меня было 2,8 промилле, я и вообще была в кусках, не знаю уж, что мы с этой совой сделали. Потом вообще пошло какое-то дикое безумство, потом мы сломали ей носовую кость, ну и всё такое. Я получила три года, и как только представилась возможность, попросила перевести меня в Лукау. К Марко. Он уже знал об этом, ждал меня каждый день. Я добилась получения работы на кухне, он приходил на кухню забирать еду, потом разносил её по камерам и приносил обратно котлы (?). Я обнимала Марко, наш самый продолжительный был 20 минут, 25 минут. Для нас это был кайф, другие мне завидовали: Ты видишь его каждый день. — Мы хотели переехать к родителям Марко, там, наверху в их дом. Я часто бывала там у них. Марко хотел вместе с отцом там, наверху, всё расширить, на стропильных фермах. Его мать всегда считала меня супер, да. Марко это любовь всей моей жизни. Всё равно, что бы там ни было, даже после этой истории в конюшне, несмотря на это, я никогда не говорила, что я его больше не люблю. Я продолжала в это верить. Мы хотели детей, двоих, мне 26 лет, мне уже пора начать, в 40 я уже никогда не захочу, он тоже, и если бы с работой всё наладилось… И потом, Марко хотел сдать на права, я тоже хотела сдать на права, да, всё это были наши мечты. А потом я ещё была в Лукау, у нас был особый разговор. Он взял мою руку и сказал: Любимая, хочешь выйти за меня замуж?
Марко Шёнфельд: Когда я вышел из тюряги, это было 3 июля 2002 года, моя сестра сказала: Поезжай в Бремен. Там есть работа и вообще. — Но я не поехал. Я поехал навестить Сандру в Лукау, в каталажке. Если бы я поехал в Бремен, то всего этого не произошло бы в свинарнике.
Следователь: Допрос Марселя Шёнфельда. Допрос был ещё раз прерван в период с 9 до 10.40.
Марсель Шёнфельд: Я готов давать показания дальше и чувствую себя в состоянии это сделать. Марко и я искали подходящий предмет, которым можно было бы добить Маринуса. В соседней конюшне я нашёл подходящий камень. Речь здесь идёт о белом бетонированном камне (песчанике) размером 30 на 30 см. С этим камнем я снова возвратился к тому месту, где лежал Маринус… я взял камень обеими руками, поднял его над своей головой и бросил его со всей силой на голову Маринуса. Я повторил это два раза. Марко вслед за этим нащупал пульс на руке Маринуса. Затем он сказал, что он готов. Затем Марко заговорил о том, что мы должны зарыть Маринуса. Марко притащил лопатню заступа и дал Финку. И Финк начал раскапывать дыру в яме для навозной жижи. Потом я помог ему. Когда она показалась нам достаточно глубокой, я и Марко пошли к Маринусу. Мы оба подняли его и понесли к этой дыре. Я нёс его за руки, а мой брат — за ноги. Потом мы бросили его спиной вниз в эту дыру. Ноги ещё торчали наружу. Финк снял тогда с него ботинки и бросил их метров за 15 в соседнее поле кукурузы. Там, где Маринус раньше лежал, осталось огромное кровавое пятно. Кровавый след оставался по ходу нашего движения до выгребной ямы. Все вместе втроём мы засыпали эти следы гравием. Когда уже ничего не было видно, мы на велосипедах поехали домой. Потом уже в квартире мы обсуждали, что произошло и как мы должны вести себя дальше. Итак, если появится полиция и нас будут спрашивать о местонахождении Маринуса, я должен был сказать, что я не знаю, куда он подевался. Потом мы улеглись спать.
Сандра Б.: Мы перезванивались. Мы перезванивались тогда четыре раза в неделю. Тогда я ещё не знала, что они натворили там, в конюшне. Марко мне говорил, что он не может смириться с тем, что я ещё в заключении, а он вдали от меня. И он всё время мне повторял, Сандра, я не хочу так, я вернусь опять за решётку. Я приду снова. — Я говорю, Марко, говорю я, теперь уже недолго. — Я говорила, Марко, в январе я уже буду в открытом режиме (?), говорила я и тогда меня уже будут отпускать в отпуск. Дружище, пару месяцев мы ещё продержимся. Да ещё и полгода. Это тоже не так уж много, мы же так долго продержались. — Он же говорит, я не выдержу больше без тебя, я не хочу без тебя, я не могу без тебя. Всё полное дерьмо без тебя, я опять вернусь обратно.
Марко Шёнфельд: Я просидел три года и накопил столько агрессии. Она должна была выплеснуться наружу. Это могло бы обрушиться на кого угодно. Маринуса я знал ещё раньше. Если бы я что-то имел против него, то я бы уже раньше с ним разделался. Еврей, — это я говорил многим, но я же не убивал их. Не это было причиной. Я не хотел его убивать. Я не убил его. Я хотел помучить и позлить его. А потом уж это возникло из ситуации, и потом уже делаешь всё это, потому что это хоть какое-то развлечение, и нет ничего другого, чем можно было бы заняться. Не было никакой договорённости. Я сам не понял, почему мой брат заставляет его кусать эту кромку, но я, конечно же, ничего и против не имел. Когда же Марсель вспрыгнул ему на голову, для меня это был настоящий шок. Эта картина ещё и сегодня стоит у меня перед глазами. И как он потом выглядел, как он опрокинулся на сторону, тогда уже на лице его ничего нельзя было различить.
- Кузнечики [=Саранча] - Биляна Срблянович - Трагедия